Каждая звездочка салюта – это голова убитого солдата

Юрий Николаевич Транквиллицкий – ученик самого Анатолия Харлампиева, одного из основоположников самбо. Во время Великой Отечественной войны он командовал взводом фронтовой разведки и из всех передряг выходил живым – искусство борьбы выручало. 

– Юрий Николаевич, Вы часто говорите, что самбо – Ваша религия. Расскажите, почему Вы выбрали именно этот вид спорта и так его полюбили?

– Для начала скажу, что сам по себе я человек не религиозный. У меня существует одна религия – самбо. Ведь если бы не оно, то перед вами я бы сейчас не сидел. Самбо много раз спасало меня на войне, и я считаю его лучшим видом спорта.

Когда я учился в школе, в четвертом классе, произошел со мной один эпизод... Ко мне на большой перемене подошёл парень по прозвищу «Кабан» и бросил на пол (сейчас могу сказать: неумело бросил). Но тогда было обидно до слёз! Мимо проходил десятиклассник. Он подошел к нему, щелкнул по лбу и пригрозил: «Ты что маленьких обижаешь? Ты ко мне лучше подойди!» А потом взял меня под руку и спросил: «Хочешь ему отомстить?». Я, заплаканный, говорю: «Как же я отомщу?! Я килограммов на пятнадцать меньше его вешу!». А он отвечает: «Иди на Ленинградское шоссе в клуб «Крылья советов» и найди Харлампиева. Запишись к нему в секцию борьбы». И так меня этот случай зацепил, что я так и сделал: нашел Харлампиева и начал заниматься. 

– Помните своё первое занятие?

– Хорошо помню. Харлампиев сказал одной самбистке: «Маша, покажи этому мальчику, что такое самбо». Это была его любимая фраза. Она всегда звучала в адрес новичков. И пока я соображал, что делать, Маша положила меня на ковер. Я пытался встать, а она снова меня укладывала. А через некоторое время я оказался на Машином месте, и мне Харлампиев говорил: «Юра, ну-ка покажи этому мальчику, что такое самбо». Я уже много чего умел, владел целой серией приемов.

–  Сколько раз Вам приходилось применять приемы самбо на войне?

– У меня было шесть рукопашных схваток. Причем во всех этих схватках фашисты на меня бросались. Не я на них, а они на меня. Если бы не самбо, то мои косточки остались бы в земле на миллионы лет.

Помню, мы освобождаем очередную деревню от фашистов. Я вылезаю из болота и краем глаза вижу, что в меня немец целится. Разворачиваю свой автомат, нажимаю на спуск, а выстрела нет. Оказывается, в ППШ попала какая-то растительность, он засорился, не стреляет. И у него не стреляет! Почему, не знаю, возможно, закончились патроны. Он понял, что мы в одинаковых условиях и бежит на меня. Бежит и сходу ногой бьет мне в пах. Видно, он чему-то учился. Я ловлю его ногу и делаю болевой прием на ахилловы сухожилия, да так, что они у него рвутся. Раздается страшный вопль! В спортивной борьбе этот прием считается не самым эффективным, но в боевой обстановке оказалось то, что нужно. Если бы не самбо, я бы не поймал его ногу. Он бы ударил меня в пах и все, дальше каким-нибудь способом бы прикончил...

Или вот другая история: фашист стреляет в меня из «вальтера». Стреляет несколько раз и не попадает. Мне некуда спрятаться, позади ни леса, ни укрытия. Я прыгаю то в одну сторону, то в другую, и с каждым прыжком приближаюсь к нему. В какой-то момент вышибаю ногой из его руки пистолет. Ну а дальше борьба: кто кого одолеет, тот и выживет. Одолел его я. А этот вальтер потом нашел и забрал себе как трофей, из него еще стрелял в немцев. 

– Ваши противники были в хорошей физической форме? 

– Да. Они все были сильнее и тяжелее меня. Если я весил 50 кг, то они, наверно, где-то по 80. Вот чем отличается наш солдат от фашистского? У фашистов – бани и хорошее питание. Ну, приличное питание. По крайней мере, они не ходили полуголодными, как мы. А нас чем кормили? Одной пшёнкой. Изредка давали американское сало – тоненький, почти прозрачный кусочек. Хлеба было очень-очень мало. Мясо и масло мы в окопах видели только во сне.

И тем более великая наша победа, что мы, недоевшие, недовооруженные, недообученные, все-таки выиграли эту войну. Ведь фашистская армия была одной из лучших по вооружению и подготовке в мире. А мы явно уступали и по стратегическим решениям боевых операций, и по уровню военного мастерства. В 1941 году в плен попало более 3 миллионов человек! Это страшное поражение нашей армии. А все-таки победа была наша!

– К сожалению, участников и очевидцев войны остается все меньше. Поэтому их воспоминания особенно дороги. Вы можете нам рассказать, как Вы узнали о начале войны, что чувствовали тогда? 

– Мне было пятнадцать лет. Мы отдыхали с мамой в Томилино на даче у моей тёти. Приехал папа, у него 22 июня был день рождения, и мы договорились, что он отпразднует с нами. Он вошел в дом, поднял голову и сказал: «Началась война». Мы вообще не понимали, что делать. Была какая-то растерянность. Родители, молчаливые, пошли в магазин, купили две буханки черного хлеба и вернулись за стол, который уже не казался праздничным. Вот с этого дня для моей семьи началась война. Я, если честно, даже не ощутил тогда никаких эмоций: ни положительных, ни отрицательных. Просто подумал: «Ну, война будет. Ну и что? Посмотрим».

– А как Вы попали на фронт?

– Я учился в архитектурно-строительном техникуме, и нас всех разбросали по заводам на практику. Меня отправили на военный завод слесарем-сборщиком: крепил хвосты авиабомбам. Работа грязная была, ужас. Вкалывали по 16 часов. Когда ехал на трамвае от завода до дома, всегда спал. А дома сил не оставалось раздеться, падал на кровать прямо в рабочей одежде.

На заводе сварочные аппараты работали вовсю, в цеху их было много. Кругом светомаскировка, свет не проникал, вентиляции нет. От сварки был такой противный перегар. Приходилось всем этим дышать, так что мы буквально падали к концу смены. И я не выдержал. Несмотря на то, что у меня была бронь от завода, пошел в военкомат. Сказал, что хочу в армию добровольцем. Стоял январь 1943 года...

Начинал я простым солдатом, потом меня направили на курсы младших лейтенантов Западного фронта. Как выпустился – сразу в бой. Я воевал в Белоруссии. Тогда проводилась операция «Багратион». 

Помню, до немцев 200 метров, между нами заболоченное поле и разлагающиеся трупы. Что такое окопы в Белоруссии весной? Да это сточные канавы! Мы стояли по грудь в ледяной грязно-глинистой жиже. С фашистами мы как бы договорились: ночью не стрелять (на одиночный выстрел отвечали артиллерийской канонадой). Мы вылезали из окопа, снимали сапоги, выжимали портянки. Всё выжатое считалось сухим. Надевали это снова и немножко дремали. С рассвета начиналась опять борьба. И снова надо было нырять в эту жижу. Но никто не болел, никаких кашлей, ангин – ничего не было, вот что интересно. 

Война была жестокой. Она не отпускает,это я знаю по себе и по впечатлениям других фронтовиков. Она держит цепко всю жизнь оставшуюся, и снится, и днем иной раз вспоминается.

– А сны о войне часто снятся?

– По-разному. Вот когда начинаются какие-то праздники, то, конечно, чаще.

Вообще ликование и война – это для меня несовместимые понятия. Я со многими фронтовиками на эту тему разговаривал, и общее впечатление от салютов такое: каждая звездочка салюта – как будто голова убитого солдата. Поэтому я их не смотрю. И фильмы о войне тоже стараюсь не смотреть, потому что там лжи больше, чем правды.

 Как думаете, почему не показывают реальную картину прошлого?

– Реальная картина войны слишком жестока. Это обнаженный полутруп. Каждый день мы убиваем друг друга. Убиваем! А вы почувствуйте только, что такое убить человека… Солдаты – это же профессиональные убийцы. И мы ими были.

– Наверное, в таких нечеловеческих условиях товарищеская поддержка была особо важна. А вообще фронтовая дружба отличается от дружбы, привычной нам?

– Трудный вопрос. Никого из моих фронтовых товарищей уже нет в живых.

Был у меня один друг, я бы сказал, больше чем друг. Его звали Ион Деген, он был командиром танка во время войны, но познакомились мы позже. Ион написал стихотворение «Мой товарищ, в смертельной агонии...», которое было на слуху у каждого солдата. Знал это стихотворение и я, воюя в окопах Белоруссии.

В 1995 году я написал жёсткую статью в «Известиях» – «Засахаренная победа и окопная правда». Если честно, даже и не мечтал, что напечатают, но... напечатали! Главный редактор «Вопросов литературы» Лазарь Лазарев заметил эту статью, и она ему понравилась. Позже на встрече с ветеранами в Израиле он прочитал мою статью, которая начиналась с этого стихотворения. Один из ветеранов встал и сказал: «Минуточку, это моё стихотворение». Так был найден Ион Деген. Через Лазарева он мне в ответ подарил свою книгу с подписью: «Гвардии лейтенанту Юрию Транквиллицкому от гвардии лейтенанта Иона Дегена, который летом 1944 г. воевал в тех же местах. Эта книга подтвердит, что на войну мы смотрели (и смотрим) из того же наблюдательного пункта». Потом мы стали поздравлять друг друга с праздниками и началась переписка. Представляете, нам удалось с ним увидеться только через 70 лет после войны, а мы обнялись, как родные! Никаких вопросов, ничего. Сколько теплых слов мы друг другу сказали… Мы же с ним фронтовые братья. Думаю, что такая дружба отличается от всех остальных.

 Мой товарищ, в смертельной агонии 

Не зови понапрасну друзей. 

Дай-ка лучше согрею ладони я 

Над дымящейся кровью твоей. 

Ты не плачь, не стони, ты не маленький, 

Ты не ранен, ты просто убит. 

Дай на память сниму с тебя валенки. 

Нам ещё наступать предстоит. 

          Ион Деген, декабрь 1944 г.